Неточные совпадения
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота,
в которых толклась и играла сухая и горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому, только что вынесенную из
сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся
в просветах ворот, то на народ, копошившийся
в темной и пыльной риге, и думал странные мысли...
Одну из них, богиню Молчания, с пальцем на губах, привезли было и поставили; но ей
в тот же день дворовые мальчишки отбили нос, и хотя соседний штукатур брался приделать ей нос «вдвое лучше прежнего», однако Одинцов велел ее принять, и она очутилась
в углу молотильного
сарая, где
стояла долгие годы, возбуждая суеверный ужас баб.
Здесь, на воздухе, выстрелы трещали громко, и после каждого хотелось тряхнуть головой, чтобы выбросить из уха сухой, надсадный звук. Было слышно и визгливое нытье летящих пуль. Самгин оглянулся назад — двери
сарая были открыты, задняя его стена разобрана; пред широкой дырою на фоне голубоватого неба
стояло голое дерево, —
в сарае никого не было.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис,
стоя в углу, за
сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны
в сторону, а плечи его дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая жила безмолвно и как тень своей бойкой сестры. Клим хотел подойти к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
В таких полугневных, полупрезрительных мыслях Самгин подошел, заглянул во двор, — дверь
сарая над погребом тоже была открыта, перед нею
стояла, точно колокол, Анфимьевна с фонарем
в руке и говорила...
По двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали
в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот
стоял дворник Николай с железным ломом
в руках, глядя
в щель на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась
в пестрое небо.
Тропа, по которой мы шли, привела нас к лудеве длиной
в 24 км, с 74 действующими ямами. Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел. Рядом с фанзой
стоял на сваях
сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными
в пачки. Судя по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 700 кг. Китайцы рассказывали, что оленьи сухожилья раза два
в год отправляют во Владивосток, а оттуда
в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку.
Приближаясь, увидел он множество народа; крестьяне и дворовые люди толпились на барском дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор. У
сарая стояли две тройки. На крыльце несколько незнакомых людей
в мундирных сертуках, казалось, о чем-то толковали.
В сараях при некоторых лавках
стоят чаны,
в которых вымачиваются снятые с убитых животных кожи, издающие невыносимый смрад».
Там,
в заднем
сарае,
стояла огромная железная решетчатая печь, похожая на клетку,
в которой Пугачева на казнь везли (теперь находится
в Музее Революции).
Дальше,
в 8 верстах, на месте, которое у японцев и аинцев называлось Сиянча и где когда-то
стоял японский рыбный
сарай, находится селение Галкино-Враское, или Сиянцы, основанное
в 1884 г.
Около рудничной конторы
стоит барак для поселенцев, работающих
в копях, небольшой старый
сарай, кое-как приспособленный для ночевки.
В инструментом
сарае стояли порядком телеги, сохи, плуги, бороны.
Хозяева — с трудом могут продышать скопившиеся внутри храпы; кучер — от сытости не отличает правую руку от левой; дворник —
стоит с метлой у ворот и брюхо об косяк чешет, кухарка — то и дело робят родит, а лошади, раскормленные, словно доменные печи, как угорелые выскакивают из каретного
сарая, с полною готовностью вонзить дышло
в любую крепостную стену.
Сарай,
в котором обжигали и толкли алебастр,
стоял тоже на пустынном и крутом берегу реки.
Прохладный
сарай,
в котором
стоял экипаж, обращенный Термосесовым
в спальню, оставался запертым, и Измаил Петрович, даже и проснувшись, долго еще лежал, потягивался, чесал пятки и размышлял.
Он сидел теперь
в гостиной, и эта комната производила странное впечатление своею бедною, мещанскою обстановкой, своими плохими картинами, и хотя
в ней были и кресла, и громадная лампа с абажуром, она все же походила на нежилое помещение, на просторный
сарай, и было очевидно, что
в этой комнате мог чувствовать себя дома только такой человек, как доктор; другая комната, почти вдвое больше, называлась залой, и тут
стояли одни только стулья, как
в танцклассе.
В тот же день вечером, когда я
стоял у дверей
сарая, где хранились машины, с крыши, на голову мне, упала черепица — по голове ударило не сильно, но другая очень крепко — ребром по плечу, так, что левая рука у меня повисла.
Он
стоял под навесом
сарая, прижавшись к стене, и смотрел на дом, — казалось, что дом становится всё ниже, точно уходит
в землю.
В сарае темно, сыро,
в углу его
стоит кузнец Савёл и куёт железную решётку, громко ударяя молотом по раскалённым прутьям.
Аристарх. Вот и
стой здесь все! Тут у нас привал будет. Барин, помещик Хлынов, садитесь на скамейку за
сараем: там вас с дороги не видно будет. Корзины
в сарай несите.
— На эшафоте, говорю, играли… Приехали мы
в Кирсанов. Ярмарка, все
сараи заняты, играть негде. Гляжу я — на площади эшафот
стоит: преступников накануне вывозили.
Бойня находилась за кладбищем, и раньше я видел ее только издали. Это были три мрачных
сарая, окруженные серым забором, от которых, когда дул с их стороны ветер, летом
в жаркие дни несло удушливою вонью. Теперь, войдя во двор,
в потемках я не видел
сараев; мне все попадались лошади и сани, пустые и уже нагруженные мясом; ходили люди с фонарями и отвратительно бранились. Бранились и Прокофий и Николка так же гадко, и
в воздухе
стоял непрерывный гул от брани, кашля и лошадиного ржанья.
— Другие, пожалуй, и даром не станут
стоять в этих
сараях! — рассуждал хозяин. — Не переделывать же их, дьяволов! Холодище, чай, такой, что собакам не сжить, не то что людям.
Съехались извозчики, усадили пьяных и повезли; впереди,
стоя, ехал друг человеческий и что-то кричал
в кулак, как
в рупор. Дождь прекратился, но небо было грозно чёрное, каким никогда не бывает наяву; над огромным корпусом караван-сарая сверкали молнии, разрывая во тьме огненные щели, и стало очень страшно, когда копыта лошадей гулко застучали по деревянному мосту через канал Бетанкура, — Артамонов ждал, что мост провалится и все погибнут
в неподвижно застывшей, чёрной, как смола, воде.
Выйдя на крыльцо господского дома, он показал пальцем на синеющий вдали лес и сказал: «Вот какой лес продаю! сколько тут дров одних… а?» Повел меня
в сенной
сарай, дергал и мял
в руках сено, словно желая убедить меня
в его доброте, и говорил при этом: «Этого сена хватит до нового с излишечком, а сено-то какое — овса не нужно!» Повел на мельницу, которая, словно нарочно, была на этот раз
в полном ходу, действуя всеми тремя поставами, и говорил: «здесь сторона хлебная — никогда мельница не
стоит! а ежели еще маслобойку да крупорушку устроите, так у вас такая толпа завсегда будет, что и не продерешься!» Сделал вместе со мной по сугробам небольшое путешествие вдоль по реке и говорил: «А река здесь какая — ве-се-ла-я!» И все с молитвой.
И когда их разбудили чьи-то шаги, было уже светло от луны; у входа
в сарай стояла Аксинья, держа
в руках постель.
А проснулся — шум, свист, гам, как на соборе всех чертей. Смотрю
в дверь — полон двор мальчишек, а Михайла
в белой рубахе среди них, как парусная лодка между малых челноков.
Стоит и хохочет. Голову закинул, рот раскрыт, глаза прищурены, и совсем не похож на вчерашнего, постного человека. Ребята
в синем, красном,
в розовом — горят на солнце, прыгают, орут. Потянуло меня к ним, вылез из
сарая, один увидал меня и кричит...
Вершник слезет, чтобы взять повод и провести оробевшее животное, и вдруг, к удивлению своему, открывает, что лошадь его
стоит, упершись лбом
в стену конюшни или
сарая…
Я ехал к нему часа два с половиною, потому что должен был проехать около пяти верст большими улицами и изъездить по крайней мере десяток маленьких переулков, прежде чем нашел его квартиру: это был полуразвалившийся дом, ход со двора; я завяз почти
в грязи, покуда шел по этому двору, на котором, впрочем,
стояли новые конюшни и
сарай.
Теперь, получив приказание хозяина запрягать, Никита, как всегда, весело и охотно, бодрым и легким шагом своих гусем шагающих ног пошел
в сарай, снял там с гвоздя тяжелую ременную с кистью узду и, погромыхивая баранчиками удил, пошел к затворенному хлеву,
в котором отдельно
стояла та лошадь, которую велел запрягать Василий Андреич.
Марина (
стоит у
сарая, плачет и удерживается). Я на свое житье, Никита, не жалюсь. Мое житье — дай бог всякому. Я не жалюсь. Покаялась я тогда старику моему. Простил он меня. И не попрекает. Я на свою жизнь не обижаюсь. Старик смирный и желанный до меня; я его детей одеваю, обмываю. Он меня тоже жалеет. Что ж мне жалиться. Так, видно, бог присудил. А твое житье что ж?
В богатстве ты…
Цирельман и его жена Этля — старая не по летам женщина, изможденная горем и голодной, бродячей жизнью — были бездетны. Они жили на краю местечка, снимая угол у вдовы сапожника, которая,
в свою очередь, нанимала за два рубля целую комнату, переделанную из яичного склада.
В огромной и пустой, как
сарай, комнате, вымазанной голубой известкой,
стояли прямо на земляном полу не отгороженные никакими занавесками две кровати: у одной стены помещалась вдова с четырехлетней девочкой, а у другой — Цирельман с женой.
Театр представляет
сарай,
в середине
стоит замазанный котел на огне с чугуном и краном. Мужик и работник.
В окно он видел залитую солнцем площадь, мощенную круглыми, ровными камнями, и напротив каменную стену длинного, без окон,
сарая. На углу
стоял извозчик, похожий на глиняное изваяние, и непонятно было, зачем он
стоит здесь, когда по целым часам не показывалось ни одного прохожего.
Большой дом генерала Маковецкого
стоит в самом центре обширной усадьбы «Восходного»… А рядом, между
сараями и конюшнями, другой домик… Это кучерская. Там родилась малютка Наташа с черными глазами, с пушистыми черными волосиками на круглой головенке, точная маленькая копия с ее красавца-отца. Отец Наташи, Андрей, служил уже девять лет
в кучерах у генерала Маковецкого… Женился на горничной генеральши и схоронил ее через два месяца после рождения Девочки.
По-прежнему бледная и потрясенная
стояла она посреди окружавших ее солдат. Сердце шибко-шибко колотилось теперь
в груди Милицы. Страх за Игоря, за возможность его появления здесь каждую минуту, почти лишал ее сознания, холодя кровь
в жилах. Чутким ухом она неустанно прислушивалась к малейшему шороху, раздававшемуся за стеной
сарая, стараясь уловит среди ночных звуков знакомый ей топот коня.
Настал вечер. Отужинали. Непогода усиливалась.
В саду
стоял глухой, могучий гул.
В печных трубах свистело. На крыше
сарая полуоторванный железный лист звякал и трепался под ветром. Конкордия Сергеевна
в поношенной блузе и с косынкою на редких волосах укладывала
в спальне белье
в чемоданы и корзины — на днях Катя уезжала
в гимназию. Горничная Дашка, зевая и почесывая лохматую голову, подавала Конкордии Сергеевне из бельевой корзины выглаженные женские рубашки, юбки и простыни.
Они
стояли близко друг от друга и, глядя
в стороны, говорили вполголоса. Пищальников продолжал седлать лошадей, а Храбров вышел из
сарая и жадно закурил.
Во дворе около
сарая стояли сыновья Жмухина: один лет девятнадцати, другой — подросток, оба босые, без шапок; и как раз
в то время, когда тарантас въезжал во двор, младший высоко подбросил курицу, которая закудахтала и полетела, описывая
в воздухе дугу; старший выстрелил из ружья, и курица, убитая, ударилась о землю.
Около
сарая стояли сыновья Жмухина: старший держал ружье, у младшего был
в руках серый петушок с ярким красивым гребнем. Младший изо всей силы подбросил петушка, тот взлетел выше дома и перевернулся
в воздухе, как голубь; старший выстрелил, и петушок упал, как камень.
У дороги,
в лесу,
стоял на горке богатый китайский хутор, обнесенный каменною стеною. Мы остановились
в нем на ночевку. Все фанзы были уже битком набиты офицерами и солдатами. Нам пришлось поместиться
в холодном
сарае с сорванными дверями.
Скворцов поспешил
в столовую. Там из окон, выходивших на двор, виден был дровяной
сарай и всё, что происходило на дворе.
Стоя у окна, Скворцов видел, как кухарка и оборвыш вышли черным ходом на двор и по грязному снегу направились к
сараю. Ольга, сердито оглядывая своего спутника и тыча
в стороны локтями, отперла
сарай и со злобой хлопнула дверью.
По всему городу
стояли плач и стоны. Здесь и там вспыхивали короткие, быстрые драмы. У одного призванного заводского рабочего была жена с пороком сердца и пятеро ребят; когда пришла повестка о призыве, с женою от волнения и горя сделался паралич сердца, и она тут же умерла; муж поглядел на труп, на ребят, пошел
в сарай и повесился. Другой призванный, вдовец с тремя детьми, плакал и кричал
в присутствии...
Первого числа явился оборвыш и опять заработал полтинник, хотя едва
стоял на ногах. С этого раза он стал часто показываться на дворе, и всякий раз для него находили работу: то он снег сгребал
в кучи, то прибирал
в сарае, то выбивал пыль из ковров и матрацев. Всякий раз он получал за свои труды копеек 20–40, и раз даже ему были высланы старые брюки.
Кучер Зот с уздечкой
в руке и больничный мужик Мануйло
в грязном фартуке
стояли около
сарая, о чем-то разговаривали и смеялись.
На дворе было темно. Видны были одни только силуэты деревьев да темные крыши
сараев. Восток чуть-чуть побледнел, но и эту бледность собирались заволокнуть тучи.
В воздухе, уснувшем и окутанном во мглу,
стояла тишина. Молчал даже дачный сторож, получающий деньги за нарушение стуком ночной тишины, молчал и коростель — единственный дикий пернатый, не чуждающийся соседства со столичными дачниками.
— Как же, боярин, — отвечал Савелий, — там позади
сарай,
в нем и моя клячонка
стоит.
В глубине
сарая стоял стол, драпированный опорками салопов, старыми штанами, сюртуками, юбками, и на всей этой ветоши блестела надпись, гласящая: «Из дряни образуются капиталы».
Задвижка щелкнула, пахнул холодный ветер, и Пашка, спотыкаясь, выбежал на двор. У него была одна мысль — бежать и бежать! Дороги он не знал, но был уверен, что если побежит, то непременно очутится дома у матери. Ночь была пасмурная, но за облаками светила луна. Пашка побежал от крыльца прямо вперед, обогнул
сарай и наткнулся на пустые кусты;
постояв немного и подумав, он бросился назад к больнице, обежал ее и опять остановился
в нерешимости: за больничным корпусом белели могильные кресты.